Глава из книги:

Геннадий Горелик. 
АНДРЕЙ САХАРОВ: НАУКА И СВОБОДА. 
Москва: Молодая гвардия, 2010

 

 

Глава седьмая. Интеллектуальная свобода в 1968 году

 

«Отойти от края пропасти – это значит преодолеть разобщенность»

Изобретение социального теоретика

«Он выглядел совершенно счастливым»

Хулиганство академика

Мир и война в 1968 году

 

«Отойти от края пропасти – это значит преодолеть разобщенность»

В феврале 1968-го Сахаров начал работать над статьей «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Теперь он был свободен от соавтора-журналиста – ни-в-коем-случае-не-диссидента. Ему предстояло изложить свое понимание главных проблем, стоящих перед страной – на основе своей второй профессии – специалиста по стратегическим вооружениям -  и чувства личной ответственности.

Статья начинается со слов о ее дискуссионном характере и заканчивается тем же: цель автора – «открытое, откровенное обсуждение в условиях гласности».  К дискуссии приглашал человек, не считавший себя «специалистом в общественных вопросах».  Однако исходным он взял вопрос, в котором был специалистом высшего уровня, – угроза термоядерной войны, обострившаяся из-за проблемы ПРО. Уже в письме в ЦК – за полгода до того – рассмотрение военной техники он расширил до государственной экономики и политики, – такое расширение требовалось существом дела. В «Размышлениях…» он вышел за рамки военно-стратегической проблемы еще дальше, взглянул глубже, но с той же целью, – чтобы найти путь к устойчивому миру.

Сахаров вынес на обсуждение два утверждения: именно разобщенность человечества определяет угрозу самоубийства цивилизации, а преодолеть эту разобщенность может лишь свобода мысли —свобода непредвзятого и бесстрашного обсуждения проблем.

 

Один из вариантов «Размышлений…» начинается эпиграфом из Шиллера «Только полнота ведет к ясности»[1]. Подходящий эпиграф к поставленной автором перед собой теоретической задаче. Перспектива гибели человечества в ядерной войне – катастрофа глобального масштаба – требовала и глобального охвата. А задаче моральной соответствует эпиграф из Гете, с которым «Размышления…» и пришли к читателям самиздата,

 

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой.

 

Решение этой двойной задачи заняло у Сахарова несколько месяцев. Писал он, по его словам, «в основном, на Объекте», вечерами. Закончив, несколько раз переделывал, и все равно впоследствии весьма скромно оценивал свое произведение – «несовершенное («сырое») по форме», а о его содержании сказал, что «в основном это компиляция либеральных, гуманистических и “наукократических” идей, базирующаяся на доступных мне сведениях и личном опыте»[2].

Наукократия обрушивается на читателя в самом первом абзаце – в сожалении автора, что «еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом». Хорошо, что уже в следующем предложении «наукократ» объяснил, что научным он считает «метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение»[3].  Так что «научный» здесь просто синоним слова «наилучший», и легко догадаться об отношении автора к науке.

При первом знакомстве с текстом бросается в глаза его «социалистичность».  Свои взгляды автор называет «по существу глубоко социалистическими», не уточняя, какой смысл он в это вкладывает. Во всяком случае для него это уже не синоним всего самого хорошего, поскольку сталинский социализм он сопоставляет с гитлеровским национал-социализмом, и указывает, что в СССР сформировался новый господствующий класс «бюрократической номенклатурной элиты».

Сахаров как будто опирается на «теорию научного социализма», как она преподносилась с государственных амвонов. Например, он пишет, что «капиталистический мир не мог не породить социалистического», явно не сочувствует «эгоистическому принципу частной собственности», указывает свою прописку: «мы, социалистический лагерь», безоговорочно положительно употребляет имена Ленина и Маркса - но, впрочем, гораздо чаще и зловеще у него звучит имя Сталина. Фактически, однако, он подвластен не окаменевшим социалистическим заповедям, а лишь социалистическим чувствам. Впрочем, в тогдашней России чувства солидарности, справедливости и уважения к труду для многих были связаны со словом «социализм».

Чувства чувствами, а ключевым для Сахарова стал факт, которого не предвидели основоположники социализма – у человечества появилась ужасающе реальная возможность всемирного самоубийства в течение получаса. Эту возможность создал научно-технический прогресс.

Согласно основоположникам, социализм победит капитализм более высокой производительностью труда, так же как капитализм победил когда-то феодализм. Советский политпросвет объяснял, почему капитализм на своей «последней, империалистической» стадии препятствует научно-техническому прогрессу. Студент Сахаров, правда, не мог хвастаться успехами в своем политпросвещении: «Из университетских предметов только с марксизмом-ленинизмом у меня были неприятности – двойки, которые я потом исправлял. Их причина была не идеологической, мне не приходило тогда в голову сомневаться в марксизме как идеологии в борьбе за освобождение человечества; материализм тоже мне казался исчерпывающей философией. Но меня расстраивали натурфилософские умствования, перенесенные без всякой переработки в ХХ век строгой науки».

Академик Сахаров, материалистически глядя на факты в области своей профессиональной компетенции, не мог присудить победу социализму в производительности труда. Максимум, что он мог - это сказать, что капитализм и социализм «сыграли вничью». Ничейный результат соревнования говорил, что обе системы достаточно прочны. Это, во-первых, укрепляло ключевой факт – угрозу всемирного самоубийства, а, во-вторых, диктовало необходимый шаг: «Каждое разумное существо, оказавшись на краю пропасти, сначала старается отойти от этого края, а уж потом думает об удовлетворении всех остальных потребностей. Для человечества отойти от края пропасти – это значит преодолеть разобщенность»[4].

Главный вывод Сахарова: преодоление отделенности «лагеря социализма» от «мира капитализма» – единственная возможность предотвратить падение в пропасть Третьей мировой войны. Третьей и последней, поскольку такая война неизбежно стала бы термоядерной, и, значит, гибельной для человечества в целом. Вероятность такой войны возросла бы, если в гонку вооружения добавится и стратегическое противоракетное оружие. Это Сахаров объяснил в главе «Угроза термоядерной войны».

Цель его статьи – указать путь к сближению противостоящих систем. Не стремясь к оригинальности, Сахаров употребил «термин, принятый в западной литературе» – конвергенция. И этим запутал всех, кто пытался разглядеть в нем начитанного политолога. Эпитеты «социалистическая и демократическая», которые он добавил к термину «конвергенция», мало что говорят, и, главное, не проясняют, что его понимание конвергенции не имело ничего общего с тогдашней западной политологией, о которой он, судя по всему, знал лишь понаслышке.

Физику было достаточно общенаучного значения термина «конвергенция» - сближение, которое в политической географии начинается с открытия границ. А западные авторы «теории конвергенции» верили, что научно-технический прогресс сам собой сблизит принципиально разные государственные системы. Государства обеих систем, дескать, вынуждены опираться на высоконаучную технику, а могут это делать только руками и головами профессионалов, сходным образом подготовленных, – научно-технических менеджеров, роль которых, якобы, возрастает в обеих системах. И, соответственно должно  расти сходство нового индустриального капитализма и нового индустриального социализма. «Новое индустриальное государство» - так назвал свою книгу 1967 года красноречивый сторонник этой надежды Джон Гэлбрайт[5].

Для Сахарова же конвергенция была не бесплатным подарком научно-технического прогресса, а необходимостью преодолеть смертельную опасность. Опасность, рожденная научно-техническим прогрессом, нависла над обеими противостоящими системами, уместившимися на одной планете и разделенными пропастью взаимного недоверия и страха. Что же касается роли научно-технических менеджеров, Сахаров знал на собственном опыте, что даже его роль стратегически высокопоставленного «менеджера» оказалась недостаточна, чтобы быть выслушанным правительством по вопросу стратегической важности. Поэтому, собственно, он и вышел за пределы своей секретной профессии на общественную арену, начав строить мост через пропасть с социалистического берега.

На другом, капиталистическом берегу Сахаров никогда не был. Приходилось полагаться на прессу, и в 1968 году капиталистический берег не казался готовым к наведению мостов: война во Вьетнаме,  убийства  Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди… С другой – социалистической – стороны, весна 1968 года была «Пражской весной», когда в Чехословакии началось строительство «социализма с человеческим лицом». Обитателю соцлагеря было легче убедить себя в потенциале социализма, в том, что будущее за ним. Сахаров знал, на какой упрек он нарывается в своем вольномыслящем, но про-социалистическом окружении. Высоко оценив неопубликованную книгу Роя Медведева о сталинизме, написанную «с социалистических, марксистских позиций», он прибавил: «Вероятно, автор не дождется таких же комплиментов от товарища Р. Медведева, который найдет в его взглядах элементы “западничества”. Ну, что ж, спор так спор!»[6]  К тому времени Сахаров уже около двух лет общался со средой диссидентов. Читал самиздат, участвовал в дискуссиях. Свободно – в его понимании, «научно», – осмысливал «факты, теории и взгляды».

Однако Сахаров знал нечто такое, чего не знали его новые знакомые и что привело его к мысли о сближении с Западом, а не просто о каком-то усовершенствовании социализма. Он профессионально знал ограниченную, но жизненно важную сферу государственной жизни – стратегическое противостояние двух систем, их научно-техническое соревнование и неустойчивое ракетно-ядерное равновесие. Эта сфера имела столь существенное значение для жизни общества, что позволяла судить об обществе в целом. Сахаров понимал, что усовершенствовать социализм попросту не успеют, если стратегическое противостояние сорвется в штопор ядерной войны.

 

Изобретение социального теоретика

Вывод из своего анализа Сахаров сформулировал так:

«Продолжающееся при капиталистическом строе развитие производительных сил является для всякого недогматического марксиста фактом первостепенного теоретического, принципиального значения, именно этот факт является теоретической основой мирного сосуществования, дает принципиальную возможность того, что заведенный в экономический тупик капитализм не будет обязательно вынужден броситься в отчаянную военную авантюру. И капиталистический, и социалистический строй имеют возможности длительно развиваться, черпая друг у друга положительные черты (и фактически сближаясь в существенных отношениях).

Я мысленно слышу тут вопли о ревизионизме и притуплении классового подхода, усмешки по поводу политической наивности, незрелости, но факты говорят о реальном развитии производительных сил в США и других капиталистических странах, о реальном использовании капиталистами социальных принципов социализма, о реальных улучшениях в положении трудящихся. А самое главное, факты говорят, что на любом другом пути, кроме все углубляющегося сосуществования и сотрудничества двух систем и двух сфер, со сглаживанием противоречий и взаимной помощью, – что на любом другом пути человечество ожидает гибель. Выбора нет»[7].

Последняя, выделенная мной, мысль Сахарова - действительно, главная. Социальный теоретик нашел единственную стратегию выживания человечества – открытие границ, сближение стран в атмосфере доверия. А социальному изобретателю нужен был конкретный механизм сближения. Сахаров нашел его в праве человека на свободу: «человеческому обществу необходима интеллектуальная свобода - свобода получения и распространения информации».  Согласно Декларации прав человека, принятой ООН еще в 1948 году: «Каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их; это право включает свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений и свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ». Новой была увиденная Сахаровым роль прав человека в мирном прогрессе человечества.

В интеллектуальной свободе Сахаров видел инструмент сближения стран и народов: «Я думаю, что постепенно и руководители капиталистической и социалистической систем силой вещей будут вынуждены принять точку зрения большинства человечества. Интеллектуальная свобода общества облегчит и сделает эволюционной эту трансформацию к терпимости, гибкости и безопасности от догматизма, страха и авантюризма».

Интеллектуальная свобода позволит, в частности, научно-техническим экспертам объяснять «силу вещей» руководителям и обществу в целом, чтобы общество могло своевременно реагировать на стремительные изменения этой научно-технической силы.

Свой теоретический анализ и идею своего социального изобретения Сахаров адресовал «недогматическим марксистам» – то есть интеллектуалам, политически просвещенным в системе советского образования. На более свободном языке можно сказать, что он обращался к людям, которым хорошо промыли (или, скорее, запудрили) мозги. Марксизм-ленинизм они учили и «сдавали» в школах и институтах, а потом еще повторяли в разных формах политпросвета. При этом волей-неволей запоминали наизусть многие классические цитаты и выражения основоположников – на уровне народных пословиц и поговорок. Все знали ленинскую заповедь, что «электрон так же неисчерпаем как и атом», и сталинскую характеристику ленинизма как соединения «русского революционного размаха» и «американской деловитости».

Вспоминая свои университетские неприятности с марксизмом-ленинизмом, Сахаров считал, что главной причиной его трудностей было «неумение читать и запоминать слова, а не идеи». Что касается марксистских идей, то «все знали», что развитие общества определяется его материальной жизнью («базисом»), то есть совокупностью производительных сил общества и тех отношений, которые связывают людей в процессе производства. Экономическая жизнь общества разделяет людей на классы, экономические же интересы определяют политическую и – опосредованно – вообще всю духовную жизнь («надстройку»). Капитализм порождает рабочий класс, которому суждено расти, крепнуть и стать могильщиком своего «родителя», поскольку рабочие, не владея никакими средствами производства, больше всех заинтересованы в освобождении человечества от эксплуатации и в установлении социальной справедливости. А подлинные интересы рабочего класса лучше всего известны его авангарду – коммунистической партии, которая и руководит страной на благо всего трудового народа…

Но что из всего этого взял недогматический марксист Сахаров? Практически ничего, кроме общего материалистического взгляда на историю. Производительные силы от парового двигателя времен Маркса к середине ХХ века развились до термоядерных мегатонных «изделий». И в прямой связи с этим обнаружился совершенно новый интерес рабочего класса – в дополнение к требованию восьмичасового рабочего дня и т. п., – не погибнуть в ядерном огне вместе со своими семьями и всеми другими классами общества.

На языке Вернадского это изменение производительных сил можно охарактеризовать так, что научно-технический прогресс дал в распоряжение людей силу геологического масштаба – силу, сопоставимую с землетрясением, извержением вулкана, движением ледников. В результате изменился смысл многих старых понятий. Можно ли назвать войной то, что может произойти в считанные минуты по воле считанных людей и погубит все живое на планете? Тут не успеешь ни антивоенный митинг собрать, ни уклониться от призыва в армию.

С этой совершенно новой ситуацией Сахаров предложил справиться с помощью интеллектуальной свободы – того, что по марксистским канонам относится к «надстройке», и потому может только следовать – почти автоматически, – за надлежащим изменением «базиса». Ясно, что марксист, готовый все это принять, должен быть очень недогматичным. И не ясно, можно ли после этого его называть марксистом. Только если всерьез принять слова Ленина, которые тоже знали все прошедшие через политпросвет, что «марксизм – это не догма, а руководство к действию».

Хотя Сахаров и написал, что капитализм и социализм «сыграли вничью», фактически он признал экономическое поражение социализма. Он сравнил ситуацию с двумя лыжниками, идущими по глубокому снегу: «звездно-полосатый» лыжник прокладывает лыжню научно-технического прогресса, а «красный» идет уже по готовой.

Социализму Сахаров отдал первенство только по части «нравственных идеалов» - общеизвестных идеалов социальной справедливости, свободы, равенства и братства. Транспаранты с такими лозунгами его соотечественники носили на праздничных демонстрациях. Но эти идеалы, писал Сахаров, еще только предстояло перенести из лозунгов в жизнь, чтобы «при нравственном сравнении капитализма и социализма» людям не приходилось «в первую очередь вспоминать об ограничениях при социализме интеллектуальной свободы, или, еще хуже, о фашизмоподобных режимах культа».

Все сахаровские рассуждения казенные марксисты могли смело назвать утопическим путем к утопической цели. И не только казенные - так считал и Рой Медведев, если верить донесению председателя КГБ Андропова в ЦК летом 1968 года*.

Мировой политике Сахаров учился не у теоретиков научного социализма, а у физиков-теоретиков Эйнштейна и Бора. Появление ядерного оружия привело их к важным политическим выводам. Они поняли, что в ядерный век понятие государственного суверенитета теряет привычный смысл, и осознали альтернативу «мир или всеобщее взаимоуничтожение». Эйнштейн видел выход в создании Мирового правительства, а Бор – в установлении Открытого мира. Эти идеи можно считать разными сторонами одного и того же решения: первая говорит об организации мирового сообщества, вторая - о характере сообщества, допускающем такую самоорганизацию. Оба рецепта были скорее идеалами, чем реальной политикой, но оба предлагали фундаментальное решение клубка политических проблем ядерного века. А сколько времени потребует такое решение – пять, пятьдесят или пятьсот лет – вопрос уже «прикладной», а не фундаментальной политики.

Обе политические идеи великих коллег по физике участвовали в политическом мышлении Сахарова - участвовали, развиваясь.

Радиоактивные осадки от испытаний размывали понятие суверенитета вполне наглядно – радиоуглерод не замечает государственных границ. С этой физико-политической проблемы в 1958 году началось сознательное включение Сахарова в мировую политику. А близкое знакомство с социальным механизмом отравления Байкала помогло ему осознать глобальную проблему «геогигиены». Эта проблема все равно требует преодоления разобщенности, даже если бы удалось снять остроту военного противостояния. «Иначе, - как писал Сахаров, - СССР отравит США своими отходами, а США отравят СССР своими».

В 1986 году история предоставила наглядный пример такого рода. Радиоактивными облаками чернобыльской катастрофы Советский Союз нарушил суверенитет нескольких европейских стран, но ни у кого, кажется, не повернулся язык назвать агрессией это зловредное нарушение государственных границ. Значит, сами понятия суверенитета и государственных границ постепенно теряют смысл в ядерном веке.

Сахаров назвал еще одну глобальную проблему, нависшую над человечеством, «угрозу голода». Он доверился прогнозу специалистов, которые считали, что если не предпринять специальных мер, к концу 1970-х годов продовольственные кризисы отдельных стран третьего мира сольются «в сплошное море голода, невыносимых страданий и отчаяния, горя, гибели и ярости сотен миллионов людей. Это – трагическая угроза всему человечеству. Катастрофа такого масштаба не может не иметь самых глубоких последствий во всем мире, для каждого человека, вызовет волны войн и озлоблений, общий упадок уровня жизни во всем мире».

Что же предложил Сахаров?

«По мнению автора, необходим своеобразный “налог” на развитые страны в сумме порядка 20% их национального дохода на протяжении примерно 15 лет. Введение такого “налога” приведет автоматически к значительному уменьшению расходов на вооружение. Очень существенно влияние такой совместной помощи на стабилизацию и оздоровление положения в самых слаборазвитых странах, на ограничение влияния экстремистов всех типов». Налог этот Сахаров возложил прежде всего на США и СССР, больше всех других тративших на вооружение.

Прогноз, которому он доверился, слава Богу, не осуществился. Как раз в конце 1960-х годов в странах третьего мира развернулась «зеленая революция» – внедрение новых высокоурожайных сортов зерновых культур и передовых агрономических методов. На этот раз один лишь научно-технический прогресс справился с надвигавшейся катастрофой.

И это вполне укладывается в общую взаимосвязь, указанную Сахаровым. Только научный прогресс способен преодолеть бедность в масштабе человечества. Но развитие науки и техники несет с собой две угрозы геологического масштаба– опасности мгновенного самоистребления и не столь мгновенного самоотравления. Чтобы человечество могло держать под контролем эти угрозы, оно должно быть открытым, должно иметь возможность самосознания. На это способны только свободные люди, универсальные права которых защищены законом.

Сахаров говорит, что бедность и ярость миллионов людей – лучшая почва для экстремистов, и предупреждает, что трагический результат неуправляемого хода событий «наложит трагический, цинический и антикоммунистический отпечаток на жизнь последующих поколений».

Он еще в плену советского коммунистического словаря. Точнее – в плену эмоций многовековой традиции человеческой солидарности, которую коммунизм пытался присвоить – «экспроприировать». Он – в плену традиции, которая в умах столь многих замечательных людей нашла в марксизме средство самоосуществления. Страстно надеялся на это и учитель Сахарова – Игорь Тамм. Двадцатый век выстрадал афоризм: «Социализм – любимая глупость умных людей». Надо бы добавить: «умных и хороших – настолько хороших, что они считают и всех других людей столь же хорошими».

Марксизм прав кое в чём, в частности, утверждая, что критерий истины - практика. Именно советская практика показала Сахарову ложность – ненаучность – советского «научного социализма». Оставаясь в плену социалистических чувств, он уже в 1968 году освободился от коммунистической революционной идеологии. Этой идеологии противоречит само его предостережение, хотя оно звучит про-комунистически. Ведь согласно канонам коммунизма бедствия и ярость масс – это главная составляющая революционной ситуации. Чем хуже – тем лучше, тем быстрее свершится революция. А совершив ее, массы освободятся от своих оков и быстро построят свободное общество. По формуле Маркса: «Революция – локомотив истории».

Эту формулу Сахаров исправил: «Эволюция, а не революция». Он называл себя «убежденным эволюционистом, реформистом и принципиальным противником насильственных революционных изменений социального строя, всегда приводящих к разрушению экономической и правовой системы, к массовым страданиям, беззакониям и ужасам». [8]

Убежденный эволюционист основывался на вполне материалистических - можно сказать, марксистских – соображениях: «В США суммарное потребление “богачей” меньше 20%, то есть меньше, чем суммарный прирост народного потребления за 5 лет. С этой точки зрения революция, которая приостанавливает экономическое развитие более чем на 5 лет, не может считаться экономически выгодным для трудящихся делом. Я не говорю при этом о плате народной кровью, которая неизбежна при революции»[9].

Сахаровское предложение – поместить права отдельного человека в основание международной политики, – во времена Маркса и Ленина выглядело попросту ненаучно. Разве может поведение такого огромного объекта – общества – определяться свойствами его микро-частицы – человека? Все равно что поведение звезды зависело бы от свойств составлявших ее частиц!

Но ко времени Брежнева и Косыгина физики уже знали, что свойства звезды действительно зависят от свойств микро-частиц. И физические идеи, над которыми Сахаров размышлял как раз накануне 1968 года, были именно такого рода – свойства «индивидуумов» – элементарных частиц – определяли «социальные» свойства Вселенной. Так что сахаровский гуманитарный постулат был вполне в духе его физики. Его идея поместить права человека в основание международной политики, при всей внешней наивности на фоне советских реалий, говорила о «микроскопической» предпосылке Открытого мира, способного к выживанию в ядерный век. Связав «микроскопические» условия социальной жизни со свойствами земной цивилизации в мега-масштабах, Сахаров в 1968 году соединил мирное сосуществование, прогресс и право отдельного человека на интеллектуальную свободу.

 «По существу это те же темы, которые через семь с половиной лет обозначены в названии Нобелевской лекции – “Мир, прогресс, права человека”», – написал он в 1981 году, после первого года проведенного в горьковской ссылке. Свою Нобелевскую лекцию он начал именно с того, что эти три цели «неразрывно связаны, нельзя достигнуть какой-либо одной из них, пренебрегая другими»[10].

Осознавал ли он весной 1968 года, что ему предстоят Нобелевская премия мира спустя семь лет и еще через несколько лет - семилетняя ссылка?

Нет, он предвидел совсем иное. В конце «Размышлений…» он обрисовал «самый оптимистический» вариант развития событий – к 1980 году либералы должны были победить сталинистов в идеологической борьбе. В реальном 1980-м реальные сталинисты лишат его всех государственных наград и отправят без суда в Горький, под строгий надзор.

 

«Он выглядел совершенно счастливым»

Конечно же, Сахаров писал свои «Размышления…» вполне серьезно, – как делал и все остальное в своей жизни, - но при этом и с веселой интеллектуальной свободой, без которой вообще вряд ли можно сотворить что-нибудь по-настоящему стоящее. Во всяком случае, в теоретической физике.

Эту свободу можно увидеть к примеру в том, что в своем политическом сочинении он нашел место для астероидов, «повернутых при помощи ядерных взрывов на новые орбиты». Об астероидах он писал впервые в футурологической статье 1966 года  – такая грандиозная возможность могла греть ему душу не только перспективами для космонавтики, но и тем, что нашлось бы мирное применение «изделиям», в которые он вложил столько своей изобретательности.

Другой штрих свободной манеры физика-теоретика запечатлелся в забавных сокращениях РРР и АМД для «русского революционного размаха» и «американской деловитости». Эти обозначения он употребил всего один раз, но, видимо, собирался поиграть ими более основательно.

Впрочем, не обязательно лишь по стилевым крохам судить о состоянии духа, в котором Сахаров готовил свое первое публицистическое выступление. Имеется еще и свидетельство очевидца, которому довелось общаться с Сахаровым в 1968 году, как раз в главные для него весенние месяцы, недели и даже дни того года.

Этот очевидец – Владимир Карцев, тогда молодой физик-инженер, написавший свою первую научно-популярную книжку об истории изучения магнетизма с глубокой древности до последних достижений науки[11]. Одним из таких достижений стало рекордное магнитное поле, полученное в 1964 году при реализации идеи Сахарова 1951 года, – дюймовый магнит с таким полем мог бы удержать на весу такую махину, как «Титаник». Этому достижению, помимо научных публикаций, была посвящена и статья «Рекорды магнитных полей» в одной из главных газет страны[12].

Молодой автор решил попросить «приоткрывшегося» академика написать предисловие к его книге. Письмо с этой просьбой послал на адрес Академии наук. Вскоре Сахаров позвонил ему и предложил принести рукопись.

Рассказывает В. П. Карцев: «Прошло около недели. Я уж решил, что никакого предисловия не будет. Звоню ему и спрашиваю: «Андрей Дмитриевич, может быть вам нужна “рыба” или что-то еще для подготовки...»  Он страшно, просто ужасно обиделся и сказал: “Я всегда сам пишу свои работы”. И написал». [13]

Первое предисловие в жизни Сахаров, должно быть, писал с особым чувством, о котором говорит фраза: «Автор предисловия начал свою работу ученого-изобретателя с конструирования приборов магнитного контроля закалки, трещин и толщины немагнитных покрытий, и убежден, что и сейчас, спустя четверть века, почти в любой области техники имеется неисчерпаемое поле деятельности для …»[14] Но фразу эту, не закончив, вычеркнул, видимо, как слишком личную.

В коротком сахаровском предисловии самое интересное – как раз личность автора. Он не заботится о популярности, поминая «уравнение Шредингера-Паули» и «взаимодействие с нулевой массой», как нечто общеизвестное. Но даже не зная, что это такое, читатель получал представление о тех реальных людях, которые раскрывали тайны природы – тайны магнетизма. Раскрыли не все: в двухстраничное предисловие Сахаров уместил перечень из шести нерешенных проблем физики магнетизма. Но раскрыли нечто очень существенное. И автор предисловия не берет на себя роль свадебного генерала, приятного во всех отношениях: «Он [Сахаров] очень лихо меня поддел с Лениным. Пытаясь оправдать кажущуюся необъяснимость магнитных явлений, я упомянул в книге известный ленинский тезис о “неисчерпаемости” электрона. И тут я просто физически ошибся, было просто физическое непонимание, и он меня поправил как физик»[15].

Сахаров в предисловии заметил, что в свойствах магнитных материалов «нет принципиальных неясностей, и, быть может, зря автор напоминает о неисчерпаемости свойств электрона». Но физик проявил и понимание жанра, отметив, что «в книге есть и юмор, и темперамент, необходимые популяризатору».

Они встречались несколько раз. Карцев запомнил его «энергичным, с улыбкой очень лучистой, приятной» и безо всякого высокомерия: «Я был поражен, что какой-то кандидатик… а он – очень серьезно и с некоторой такой завистью и уважением… Сказал, что завидует мне, что я могу писать, что он тоже хочет заняться всерьез популяризацией науки… Я был в его доме недалеко от Курчатовского института. Там были его дети, жена… Дом производил какое-то солнечное, светлое впечатление. Очень светлое, приподнятое настроение, оптимистическое. Никакой тени печали, разочарования. Он выглядел совершенно счастливым человеком»[16].

В одну из встреч Сахаров показал ему свою политическую работу 1968 года.

«А на своей книге я написал: “Дорогому Андрею Дмитриевичу с пожеланием осуществления всех его начинаний”, имея в виду несколько вещей, в том числе его политические изыскания и его желание заняться популяризацией науки. Я думал, что эти размышления он писал для себя. Не знал, что это пойдет так широко».

В. П. Карцев сохранил подаренный ему тогда Сахаровым экземпляр популярной статьи «Симметрия Вселенной» с надписью: «В. Карцеву в знак уважения и дружбы от автора. 30/IV 68 А. Сахаров».

Самое примечательное здесь – дата. Всего несколько дней после того, как Сахаров закончил свои «Размышления»: «В последнюю пятницу апреля я прилетел [с «Объекта»] в Москву на майские праздники, уже имея в портфеле перепечатанную рукопись».

Как это понять? Накануне серьезнейшего политического шага, человек с энтузиазмом говорит и пишет о популяризации физики, с радостью дарит оттиск своей популярной статьи о космологии, перечисляет нерешенные проблемы физики магнетизма? Вдобавок, тогда же, в мае 1968 года он взял на отзыв диссертационную работу Б. Л. Альтшулера по теории гравитации.

Понять это можно так, что работы Сахарова по космологии, письмо Суслову о противоракетной обороне, первые популярные статьи по физике[17] и «Размышления…» – разные составляющие единого творческого подъема, который судьба ему подарила в 1966-1968 годах. Успешное возвращение в теоретическую физику укрепило его уверенность в себе и стало одной из предпосылок его публицистического выступления. Нет только оснований думать, что он собирался переключиться на это дело целиком, - у него были и другие не менее интересные задачи.

Однако в апреле 1968 года главной его задачей было завершить статью – самый большой его литературный труд со времени диссертации 1947 года.

 

Хулиганство академика

«Размышления…» он писал в основном на Объекте, вечерами. Там же, в институте, машинистка перепечатывала эту работу. Он все делал открыто. Ведь свою статью он собирался направить и в ЦК (и послал ее в июне). При его положении тайная деятельность была и невозможна. Он с уважением относился к профессионализму службы безопасности, охраняющей секретное делопроизводство. Да и по всему складу его личности он не был создан для подполья.

Судьба его рукописи, посланной Суслову за год до того, не давала особых надежд на гласность, но он был готов эту гласность обеспечить сам – с помощью самиздата.

В начале мая сахаровскую рукопись получили первые читатели и сделали замечания. Автор продолжал дорабатывать статью. А 18 мая, в субботу, он по какому-то делу зашел на дачу к Ю. Б. Харитону – научному руководителю Объекта:

«Я сказал ему, между другими темами разговора, что пишу статью о проблемах войны и мира, экологии и свободы убеждений. Он спросил, что же я буду с ней делать, когда закончу. Я ответил: “Пущу в самиздат”.  Он ужасно заволновался и сказал: “Ради Бога, не делайте этого”.  Я ответил: “Боюсь, что уже поздно что-либо тут менять”».

Спустя две недели они ехали вместе на Объект в персональном вагоне Харитона, когда тот «начал явно трудный для него разговор». Он сказал, что его вызвал к себе Андропов (возглавивший КГБ в 1967 году) и сообщил, что рукопись Сахарова нелегально распространяется и что, если она попадет за границу, стране будет нанесен большой ущерб. Сахаров тут же предложил Харитону самому прочитать эту статью. Наутро они встретились и Сахаров поинтересовался:

«– Ну как?

– Ужасно.

– Форма ужасная?

 Харитон усмехнулся:

– О форме я и не говорю. Ужасно содержание.

 Я сказал:

– Содержание соответствует моим убеждениям, и я полностью принимаю на себя ответственность за распространение этой работы».

10 июля, на Объекте, из вечерней передачи западного радио, Сахаров узнал, что его статья опубликована в голландской газете. Диктор сообщил об основных положениях статьи и о том, что автор участвовал в разработке советской водородной бомбы. Его призыв к демократизации, свободе убеждений и к сближению с Западом как альтернативе всеобщего взаимоуничтожения стал достоянием гласности.

Назавтра он улетел в Москву, и никогда больше уже не появился в своем кабинете. Через несколько недель Харитон передал ему распоряжение министра Славского оставаться в Москве. В истории советского ядерного проекта это был второй случай, когда от работы отстранялся человек столь высокого научного ранга. В декабре 1945 года был отстранен – по его собственной просьбе – академик Капица. Вот как об этом рассказал Сахаров:

«Капица выдвигал тогда на первый план не идейные соображения, а несогласие по организационным проблемам и нежелание подчиняться людям, которых он считал ниже себя в научном отношении. Поэтому он отвечал не за антипатриотизм или саботаж, а за недисциплинированность или, как говорили в аппарате Берии, за хулиганство. Я думаю, однако, что тут была не только уловка, а действительное сочетание разнородных причин, в какой комбинации – трудно сказать».

Нет сомнений, что в «аппарате Берии» образца 1968 года действия Сахарова точно так же считали хулиганством. Сахаров не просил освободить его от оружейных обязанностей, и это лишь одно из глубоких различий между ним и Капицей. А похожи академики-хулиганы чувством собственного достоинства, неспособностью подчиняться силе, которой они не доверяли.

 

Мир и война в 1968 году

До сих пор речь шла о событиях, которые заставили Сахарова круто повернуть свою жизнь. Но удалось ли ему уже тогда – в 1968 году, – как-то повлиять на ход мировых событий?

Документированный ответ на этот вопрос прячется пока где-то в архивах Политбюро, но весьма красноречива уже хронология событий, связанных с предметом секретного письма Сахарова в ЦК 1967 года и с главной опасностью миру, на которую он указал в «Размышлениях…».

Решение о создании системы ПРО для защиты Москвы (А-35) приняли в 1960 году, для чего создали специальное конструкторское бюро. В 1963 году инженеры-ракетчики выдвинули проект большой системы ПРО, под названием "Таран", затем проект с красивым революционным названием "Аврора", претендовавший противоракетным зонтиком прикрыть всю европейскую часть СССР. Под воздействием критики (военных и физиков "стратегического назначения") проект отвергли, но принципиальное намерение осталось в силе. В 1967 году в Советской Армии ввели новый род войск - противоракетной и противокосмической обороны (ПРО и ПКО). Постановления ЦК КПСС и Совмина СССР по ПРО позволяли вести работы, не думая о расходах. [18]

И вот на таком боевом противоракетном фоне руководители США предлагают мораторий ПРО. В июне 1967 года во время встречи в верхах в Глассборо, США, они пытаются убедить Косыгина в необходимости моратория, но тщетно.

Все это Сахаров знал по долгу службы, когда следуя своему морально-профессиональному долгу, писал  свои “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”.

27 мая 1968 года глава КГБ Андропов отправляет добытый его людьми экземпляр «Размышлений…» в ЦК, и по указанию Брежнева члены Политбюро знакомятся с текстом[19]. А первый признак того, что советское правительство пересмотрело свою позицию, появился в июле, то есть вскоре после того, как Сахаров своими «Размышлениями» «стукнул по столу» (официальное согласие начать переговоры Советский Союз дал 20 января 1969). Переговоры завершились в мае 1972-го подписанием договора, важнейшей частью этого договора стало ограничение стратегической ПРО.

В какой мере выступление Сахарова стало причиной пересмотра советской позиции по вопросу ПРО? Запросило ли Политбюро из архива прошлогоднее секретное письмо Сахарова и пригласило ли оно других высших экспертов – Харитона и Забабахина, – объяснить, что, собственно, те могут иметь против обороны?!

На сахаровском письме 1967 года есть пометка «тов. Брежнев Л. И. – ознакомился».  Но понял ли тов. Брежнев непростые доводы академика Сахарова? Или доверился мнению «помощников Генерального секретаря», а те доверились своим неизвестным помощникам? Тов. Брежнев, как известно, был большим советским писателем, но не про него сложена песенка «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Иначе, кто знает, советское «коллективное руководство» осознало бы, что мораторий ПРО – не уловка американского империализма, а жизненная необходимость. И тогда, глядишь,  появилась бы у Сахарова четвертая геройская звезда – за мужество и отвагу при выполнении своего служебного и гражданского долга. Или Ленинская премия «За укрепление мира между народами». Если своим беспрецедентным обращением к миру Сахаров побудил Политбюро пересмотреть принятое решение, то уже этим он заслужил Нобелевскую премию мира.

Когда в «Размышлениях…» он писал, что человечество оказалось «на краю пропасти», для него это было больше чем метафора. Он, как и его американский коллега Ганс Бете, видел пропасть, в которую человечество рухнет, если хотя бы одна сверхдержава поддастся иллюзии стратегической противоракетной обороны. Стратегический физик Сахаров в своем письме в ЦК 1967 года и его американские коллеги в статье 1968 года в «Scientific American» как раз и писали о неумолимой логике, которая иллюзию стратегической безопасности превращает в реальные шаги к пропасти.

В данном случае к одинаковому выводу, независимо друг от друга, пришли эксперты, жившие на разных чашах стратегических весов того времени. Эти два выдающиеся физика-теоретика были еще и ведущими разработчиками стратегического оружия и в этом качестве профессионально владели соответствующими знаниями. Даже отлученный от этой профессии, Сахаров оставался профессионалом, глубоко озабоченным ее проблемами планетарного масштаба. В гуще правозащитной деятельности он внимательно следил за развитием событий в этой области. Это ясно видно из его статьи «Опасность термоядерной войны», написанной в горьковской ссылке в 1983 году: с какой тщательностью там составляется уравнение стратегического равновесия и обсуждаются «решения» этого уравнения. Об этом же профессионализме говорит выступление Сахарова на Московском форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества» в феврале 1987-го – всего через несколько недель после возвращения из ссылки[20].

Итак, если Андрей Сахаров и Ганс Бете были правы в их анализе мировой военно-стратегической ситуации, то в 1968 году, человечество незаметно для себя отвернуло от айсберга ядерной войны. Гансу Бете его страна дала возможность – без особых опасностей для него лично, – довести свой анализ до сведения правительства и общества. Андрей Сахаров жил в стране, где нередко единственной возможностью было закрыть амбразуру своей грудью. Но без такого его поступка, быть может, Генеральный секретарь продолжал бы опираться на прежнее мнение своих помощников, а те на своих – прежних экспертов-противоракетчиков. И лайнер человечества не очень медленно, но верно продолжал бы двигаться навстречу ночному айсбергу…

Советское правительство могло и не награждать академика четвертой звездой, – достаточно было намекнуть ему, что он прав, и биография советского диссидента № 1 сложилась бы иначе. Впрочем, если бы советское руководство не считало такое признание ниже своего номенклатурного достоинства, иначе бы складывалась и биография страны.